С первого дня войны около 80 пациентов Национального института рака в Киеве, нуждающиеся в постоянной медицинской помощи, проходят лечение в подвале одного из корпусов. Там они восстанавливаются после операций и проходят химиотерапию. Среди них 20 детей. О том, как врачам удается лечить людей в таких условиях, Тимуру Олевскому рассказал заместитель директора института Александр Яцина.
— В какой момент вы организовали переезд больных в подвал?
— В тот же день, когда была объявлена война. У нас нет бомбоубежища, поэтому мы использовали подвальное помещение одного из корпусов, чтобы можно было сохранить людям жизни. У нас находилось изначально более 400 пациентов. За первые двое суток мы выписали около 300, которые могли передвигаться самостоятельно, и не нуждались в реанимационных мероприятиях и дополнительной медицинской помощи. На данный момент уже третий день идут боевые действия и 81 пациент находится на территории института.
— Как они?
— Критично, потому что у нас больше 20 детей, остальные взрослые, и столько же ухаживающих, родственников и близких. Получается, где-то около 80 пациентов и 100 ухаживающих за ними — с детьми, в основном, это папы и мамы. Людям сложно спускаться, потому что у нас несколько этажей здания, лифтами не пользуемся — могут быть удары. Когда сирена играет — в лифт нельзя. Пациентов, которые не могут ходить, сносим на руках. Мы адаптировали под реанимацию подвалы, завели туда кислород, завели туда дополнительные кровати, матрасы и все люди находятся в одном из наших корпусов.
— Среди них есть люди с пониженным иммунитетом?
— Да, во-первых, это люди с пониженным иммунитетом, во-вторых, это люди, у которых хронические процессы. Люди после хирургического лечения, химиотерапии и лучевой терапии. Самое страшное — что с этими болезнями нельзя останавливать лечение, только беспрерывный процесс обеспечивает результат. Мы не знаем, как нам продолжить это лечение, потому что военное положение сейчас, невозможно добраться в Киев, невозможно передвигаться, врачи не могут доехать. У нас на боевом дежурстве около 50 врачей по разным отделениям. Обычно у нас дежурят пять врачей, а сейчас мы понимаем, что могут быть разнообразные моменты с доставкой пациентов. Мы не военный госпиталь, мы не имеем права принимать раненых, но ждем указаний от министерства. У нас нет приемной, сортировочного отделения, но мы все подготовили — у нас 18 операционных в институте, которые могут быть адаптированы под операционные залы, где мы можем помогать раненым. Из-за того, что невозможно добраться до института, у нас мало врачей, которые могут оказывать эту помощь.
— А у вас хватает медикаментов?
— Медикаменты частично есть на складах. Если есть какие-то препараты, которые необходимо будет закупать, то люди будут вынуждены обращаться в аптеки, большинство которых закрыто.
— Правильно я понимаю, что эвакуировать ваших больных некуда?
— Да, они получают специальную химиотерапию, которая есть только в онкодиспансерах. Многие должны получать лучевую терапию, а многие ещё и хирургические больные, которые прошли тяжелые комбинированные симультанные оперативные вмешательства, и этих людей надо выходить. Некоторым операции были сделаны за день-два до войны. Институт делает более 30 оперативных вмешательств в день, и все сложные.
— Что вам говорят ваши коллеги из России?
— Такого сострадания, всеобщего понимания я давно не слышал. Мне позвонили абсолютно все. Восточные коллеги из Японии и Кореи, и западные из Германии, Франции, Англии. Волновались ближние страны, потому что мы же в очень тесном сотрудничестве с белорусскими врачами, и российскими. Это катастрофа, все это понимают и осознают, все извиняются за действия правительства, потому что им подается лживая информация о том, что у нас тут национализм, которые великие освободители пришли освобождать. Зрелое общество прекрасно все это понимает, и россияне начинают с извинений, а если это иностранцы, особенно теплые народы вроде испанцев, итальянцев, бразильцев — это люди, с которыми приходилось лично работать, и даже африканские страны, в которых приходилось находиться, Найроби, Мозамбик, Зимбабве — для них это шок. Как это может быть в 21 веке в центре Европы? Агрессоры и террористы наносят авиаракетные удары по мирному населению.
— Сколько дней сможете продержаться в таком экстренном режиме работы?
— Проблема в том, что к нам сейчас будут новые пациенты поступать. Этих надо выписать, дай бог, чтобы они выжили. По некоторым пациентам это месяц-два, особенно у детских пациентов после трансплантации костного мозга, которые требуют особой стерильности — это пациенты с тяжелейшими лейкопениями, с крайне ослабленной иммунной системой, и они должны находиться в особой стерильности, а здесь они в подвалах и могут подхватить инфекцию в любую минуту. Мы вынуждены не останавливаться. Мы не останавливались во время ковида, ни один день не были закрыты.
У нас своя война — мы боремся с онкологией, солдаты борются с бандитами, которые зашли на территорию нашей страны. Каждый должен заниматься своей борьбой и быть профессионалом в этой борьбе.
— Трансплантация — это же не какие-то простые операции? Там все специфическое?
— Это донорские операции. Трансплантация — это очень высокотехнологическая операция: берутся клетки, делаются заборы, выделяются эти клетки.
Врачи остаются на своих местах, профессионалы борются. Мы верим в страну, в людей. У нас шикарная команда, которая работает, несмотря ни на что. Мы сами адаптировали госпиталь внизу, организовали перевоз пациентов. Если страна скажет принимать раненых, то мы тоже будем делать все, чтобы помогать нашему населению. Все будут работать в интересах нашего народа и нашей страны.
